— Какой еще сарай?
— Есть у них домишко в Симеонове. Раньше там жила их мать, но она умерла, и Филипп переселился туда.
— А как произошла ссора?
— Ссора получилась из-за денег. Но деньги — это лишь окончание всей истории. Как я вам говорила, Филипп не только не испытывал благодарности к брату, но напротив, доброта Марина его постоянно раздражала, и он словно искал случай вывести брата из терпения, чтобы доказать ему, или себе, или другим — не знаю, тут трудно разобраться, — словом, вообще доказать, что Марин не столько добр, сколько рисуется, и что вся его братская любовь — одно лицемерие… Все это, как вы понимаете, мои предположения, и вы можете не обращать на них внимания, но раз уж вы хотите, чтобы я вам рассказала все…
Она на миг остановилась, как будто снова потеряла нить своих рассуждений.
— Продолжайте, рассказывайте так, будто думаете. Нам некуда спешить.
— О том, что я думаю, я вам и рассказала. Мне остается лишь перечислить факты. Филипп брал машину Марина, когда ему вздумается, даже не спрашивая у брата разрешения. Больше того, когда Марин предупредил его, что машина нужна ему для поездки в провинцию, Филипп угнал машину и два дня не возвращал. Именно тогда Марин и подал заявление, но, когда он понял, что это работа Филиппа, он взял заявление обратно. В другой раз Филипп продал фотоаппарат Марина. В третий раз вытащил деньги из письменного стола. Но венцом всего дела стали доллары.
— Доллары?
— Ну да, эти самые деньги.
— Я не понял, что речь шла о долларах.
— В них-то все и дело. Марин должен был лететь за границу и с присущей ему аккуратностью еще с вечера положил в карман пиджака валюту с разрешением на провоз, паспорт, билеты на самолет. Утром Филипп встал раньше брата и со свойственным ему бесстыдством вытащил тайком половину суммы, лежавшей в пиджаке. Марин не мог этого заметить. И никто, конечно, не имел и понятия обо всей этой истории. И вот Филипп торжественно заявляется в «Берлин» — тогда компания проводила время в «Берлине» — и предлагает нам прогуляться в «Кореком»1, где и одаривает всех нас на краденые доллары.
— Щедрый малый.
— Да, он и вправду не скряга. Только он делает все это не от щедрости, а для того, чтобы блеснуть. В этом он весь, Филипп, — блеснуть, поразить, чтобы все вокруг попадали. Может быть, эта страсть к эффектам идет от того, что Марин всегда его заслонял, может, это от характера, но Филиппа хлебом не корми — дай только блеснуть.
— И блеснул?
— Блеснул и… треснул. Марин впервые вышел из терпения и, вернувшись из-за границы, строго предупредил брата, что, если он не восстановит суммы в долларах, о краже узнает милиция. Потому что, кроме всего прочего, часть денег была предназначена для покупки каких-то материалов, и, поскольку Марин не смог их купить, получалось, что он истратил деньги на себя. В общем, все так переплелось, что Марин был просто взбешен, и Филипп в первый раз испугался.
Дора на миг умолкает, достает из сумки пачку сигарет с фильтром, и я испытываю угрызения совести, понимая, что она курила мое «Солнце» только из вежливости. Она щелкает зажигалкой и дважды затягивается, словно набираясь храбрости.
— Ну и потом?
— Потом… — Женщина опускает глаза. — Потом Филипп перебросил меня Марину…
Дора замолкает. Я тоже молчу.
— Пришел к обеду… Тогда уже ходили в «Бразилию»… И в первый раз у него был помятый вид. Он стал говорить, что нужно как-то восстановить потраченные доллары, что в этом замешаны мы все, потому что тратили их сообща, и только тогда объяснил нам, откуда эти доллары, и мы, конечно, проглотили языки. И тогда Спас говорит: «Пусть пойдет Магда, она собьет его с панталыку…» А Филипп говорит: «Ты не знаешь, что это за человек.
Вот если бы Дора захотела провернуть это дельце, наши шансы были бы выше, потому что только она может держать себя на высоте…» Ну, я вначале подумала, что он говорит просто так, а когда поняла, что он не шутит, почувствовала себя, как ошпаренная, потому что мы с Филиппом встречались по-серьезному и я воображала, что он любит меня и что вообще прошлое позади. И тогда я сказала ему при всех: «Почему же нет, я пойду. Раз я получила на те деньги шерстяную кофту, значит, надо идти…» — и подумала, что это его заденет, но он даже обрадовался, и я сказала себе: «Значит, все равно нет выхода из этого болота, и тогда почему же не пойти, куда же еще идти, раз нигде нет избавления…»
Женщина снова замолкает, все так же глядя на свои туфли, облизывает пересохшие губы и тянется к сигаретам.
— Я пошла. Как знакомая Филиппа, озабоченная его положением и в страхе, как бы он не вздумал покончить с собой. Кто-кто, а уж он-то с собой не покончит! Но держалась я, конечно, на высоте. Разыграла номер точно по сценарию. Лгала, что Филипп уже почти затянут в страшное болото и находится в таком сильном шоке, что если сейчас ему помочь и простить его, то он наверняка исправится. И Марин со свойственной ему добротой, вместо того чтобы беспокоиться о долларах, начал беспокоиться о Филиппе и говорить, что с долларами он как-нибудь уладит, а сейчас важно уберечь Филиппа от какой-нибудь глупости.
Она останавливается и наконец обращает ко мне темный, словно погасший взгляд.
— Это все. Думаю, что остальное вас не интересует.
— Да, конечно. Я хочу только понять еще одну деталь.
— Какую?
— Связи Филиппа и компании с иностранцами, вроде Асе- нова…