Инспектор Антонов рассказывает - Страница 14

— Ничего не поделаешь, — говорю тихо. — Сложная международная обстановка, нехватка валюты… Будем надеяться, что дела пойдут лучше.

— Будем надеяться, — соглашается Филипп. — А до тех пор одним — разглядывать фотографии, другим — разъезжать по свету…

— Вы имеете в виду своего брата?

— И его тоже.

— Но он ездит по делам.

— Я знаю. Но все-таки ездит.

— Вы, кажется, не очень привязаны к своему брату?

— Нисколько.

— А точнее?

— Как вам сказать… Конечно, он брат мне, и иногда я чувствую, что брат, но только иногда…

— Насколько мне известно, он вам помогал.

— Да, давал подачки. Марин помогает, как милостыню подает. Обо всем его надо просить, и притом хорошо просить, тогда он преисполнится чувства собственного благородства, раздобрится и подкинет какую-нибудь ерунду.

— А сами вы не брали, если он не подкидывал?

Хозяин испытующе смотрит на меня секунду, потом неожиданно начинает хохотать, смех у него звонкий, мальчишеский:

— Ха-ха-ха, и это бывало… — Через мгновение он снова становится серьезным и объясняет: — Я брал не для того, чтобы взять, а для того, чтобы позлить брата. Однажды даже переборщил… — И он в нескольких словах рассказывает мне историю с долларами, деликатно умалчивая только о действиях Доры. — Естественно, если бы я знал, что деньги казенные, я бы этого не сделал, — добавляет Филипп. — Но как я мог предполагать такое? Я думал, что доллары принадлежат Марину, и сказал себе: пусть помучается немного за границей так, как я мучаюсь тут каждый день…

— Вам действительно нелегко живется?

— Нет, сейчас уже нет. Год, как не могу жаловаться. Получаю даже больше заказов, чем могу выполнить. Видите вон там, — он махнул рукой в сторону стола перед окном, — это все эскизы. Но вы же знаете, деньги — это еще не все.

— А чего еще вам не хватает?

— Я вам отвечу, если это действительно вас интересует.

Но вместо ответа он вынимает из кармана пачку «БТ», предлагает мне сигареты и, едва мы успеваем закурить, наклоняется ко мне и произносит вполголоса, но многозначительно, как бы изливая душу:

— Удачи мне не хватает, товарищ инспектор, удачи!

— Ну, это вообще дефицитный товар, — замечаю я.

— Да, но не для всех. Для брата моего, например, это вовсе не дефицит.

Филипп поднимает руку, словно для того, чтобы предварить некое замечание с моей стороны, хотя мне и в голову не приходит возражать, и продолжает:

— Разумеется, Марин работает, и работает крепко. Целые ночи портит зрение над своими чертежами. Но я разве не работаю? Я разве не просиживаю точно так же ночи над этим столом? И каковы результаты? Один — всеми признанный архитектор, талант, баловень судьбы, а другой — ремесленник, работяга на сдельщине…

Он опять поднимает свою белую, холеную руку, чтобы предупредить новое мое возражение, хотя и на этот раз такового не предвидится.

— Не думайте, что во мне говорит зависть. Пусть мой брат и подобные ему преуспевают, Это естественно. Если ты трудолюбивый и способный, это естественно. Только естественно ли, что другие, столь же способные и трудолюбивые, топчутся на месте? Простите, если я снова вернусь к своему примеру, но что поделаешь: человек всегда все поворачивает лицом к себе. Смотрите: за дипломную работу я еле получил тройку. Почему тройку? Да потому, что я был достаточно благоразумным (или неблагоразумным), чтобы в точности следовать советам моего профессора. Это бы еще ладно, но вкусы моего профессора разошлись со вкусами большинства членов совета. И мне влепили тройку за добросовестную работу, поглотившую столько труда. После того как я понял, что академическая живопись уже не котируется, я попробовал себя в другом. Вот, смотрите! — Он показал небрежным жестом на полотна, от оценки которых я воздержался выше. — Современно и не хуже целой массы современных полотен. И что из этого вышло? Мои работы даже не взяли на выставку, потому что как раз тогда кто-то спохватился, и была объявлена война модернизму. Ладно, сказал я себе. Засучил рукава и за два месяца накатал целую серию пейзажей Копривш- тицы, реалистических до невозможности. Попросил устроить выставку, прибыла комиссия, посмотрели, пошушукались и сказали «нет!». Дескать, это этюды, ученические работы, избитая техника и прочее. Я бы мог продолжать биться головой об стену. Мне, знаете, упорства не занимать. Но жить-то ведь надо. Потом произошел конфликт с братом, я перебрался сюда и вот ковыряюсь тут с буквами.

Он замолкает, продолжая изучать меня своими мягкими карими глазами, словно пытаясь угадать, пронял ли он меня своей одиссеей или я слушаю только из вежливости. Потом он добавляет:

— Если бы те же самые обстоятельства совпали в несколько иной комбинации, результат был бы совсем иным, не правда ли? Если бы вкус моего профессора отвечал вкусам членов совета, я получил бы «отлично». Если бы я представил картины в жюри на год раньше, их бы взяли на выставку… Несколько таких удачных совпадений — и вот тебе успех! Знаю, вы скажете, что, может быть, мне не хватает таланта и прочее, но талант, товарищ инспектор, дело туманное, и, чтобы разобраться, талантлив ты или нет, нужно прожить годы, а сколько у нас таких посредственностей, которые сходят за талантливых и которых приятели расхваливают в газетах?

— Наверное, есть такие случаи, — замечаю осторожно, так как вижу, что на сей раз мой собеседник замолкает окончательно. — Хотя, честно говоря, область, которую вы затрагиваете, от меня довольно далека. Я, знаете, специалист главным образом по убийствам, да и то не как практик…