Инспектор Антонов рассказывает - Страница 24

В нашей печати тоже появляются краткие сообщения о том, что ведется следствие. Это вынуждает меня снова возвратиться к газете.

Но газету делают люди, и я устанавливаю это совершенно определенно на седьмой день с начала расследования, когда ко мне в кабинет прорываются несколько журналистов. Отсылаю их в соответствующий отдел и только собираюсь набрать очередной номер, как вошедший в комнату лейтенант сообщает мне, что какая-то молодая женщина упорно хочет меня видеть и столь же упорно отказывается сообщить свое имя.

«Дора! Наконец-то!» — думаю я, и приказываю впустить ее.

Увы и ах! Женщина, которая является ко мне, не имеет ничего общего с Дорой, кроме, разумеется, пола и отчасти — возраста.

— От меня вы не отделаетесь! — заявляет она угрожающе, приближаясь к моему столу. — Наша общественность имеет право знать истину, товарищ подполковник!

Проворная особа. Пронюхала даже, что меня повысили в звании.

— Ну, если речь идет об общественности, тогда другое дело, — поднимаю я руки. — Но, понимаете ли, на данном этапе не все еще можно обнародовать.

— Я в этом разбираюсь. Я задам вам только несколько скромных вопросов.

— Если они скромные, задавайте.

Женщина тут же устраивается на стуле, молниеносно вытаскивает из своей сумки блокнот и ручку, откидывает со лба мешающие ей волосы и спрашивает:

— Кто, по-вашему мнению, убийца?

— Естественно, тот, кто совершил убийство.

— Вы шутите.

— Вовсе нет. Я говорю вам чистую правду.

— А с какой целью совершено убийство?

Сосредоточиваюсь, потом отвечаю:

— Мне кажется, что целью было помешать потерпевшему продолжать свою жизнь.

Начав записывать, она вдруг останавливается на середине Фразы и смотрит на меня с возмущением.

— Я что-нибудь перепутал? — спрашиваю.

— Скажите хотя бы, каким методом вы пользуетесь при расследовании?

— Простейшим: иду от человека к человеку и расспрашиваю.

— Вы невозможны!

— Напротив, — возражаю, — я возможен и даже совершенно реален, однако я ничего больше не знаю.

— А кто знает?

— Убийца.

— Но наша общественность имеет право узнать истину.

— Она узнает, не беспокойтесь.

— Но тогда сообщение появится во всех газетах.

— Тем лучше.

— Но для чего же тогда репортер? Радость открытия?

— Радость открытия?! — восклицаю. — А вы думаете, мне не нужна хоть капелька такой радости?

Едва я избавился от представительницы печати, зазвенел телефон. Беру трубку и принимаю сообщение. Значит, предчувствие все же меня не обмануло. Привет от Доры. Хотя и косвенным путем: только что на Орлином мосту она встретилась с Филиппом. Кладу трубку только для того, чтобы набрать новый номер. Надо поговорить с Дорой с глазу на глаз и еще сегодня же.

В дверях снова появляется лейтенант:

— К вам пришел какой-то Влаев.

— Пусть поднимется.

Человек-бицепс, как это ни странно, на этот раз входит с совершенно расслабленной мускулатурой, нерешительно покачиваясь на своих длинных, обтянутых узкими брюками ногах. Я его не вызывал, поэтому только поднимаю голову и вопросительно поглядываю на него. Не получая никакого приглашения с моей стороны, Влаев сам приближается к моему столу, бормочет «разрешите?» и опускается на стул.

«Бицепс» в явном смущении и не знает, как начать, хотя, конечно, предварительно продумал всю свою речь. Наверное, он решил— или ему посоветовали — играть роль раскаявшегося грешника. Но если вторая часть этого амплуа отвечает существу Спаса, то первая глубоко чужда ему. Отсюда и видимые затруднения.

— Я хочу вас поблагодарить, — начинает наконец он, — за то, что вы дали мне возможность подумать… Я действительно подумал и понял, что мое вранье может помешать вашей работе, хотя и считал его безобидным… и потому я решил рассказать все в точности, как было…

Он замолкает, ожидая, вероятно, что сейчас с моей стороны последуют горячие приветствия, но я молчу, думая, что если наглое поведение таких типов вызывает досаду, то их лицемерная кротость просто омерзительна.

Поняв, что аплодисментов не будет, Влаев снова берет слово:

— Вся эта история довольно глупа… Но то, что я вам скажу — совершенная правда. В двух словах: есть у меня с некоторых пор одна подружка, не из нашей компании — настоящая подруга, знакомая по университету. У меня по отношению к ней самые серьезные намерения, и поскольку ее родители сейчас за границей… Короче говоря, она одна в квартире… и в тот день мы договорились собраться назавтра у нее дома, она и ее знакомые. И на другой день, поскольку мы договорились, я купил две бутылки ракии, те самые, в ресторане «Рила», и занес их к ней… И тут вышла одна неприятная история: она сказала мне, что ничего не сообщила своим знакомым и что она вообще не хочет никаких знакомых. Я ее спросил почему, раз мы так решили, а она говорит: «Ну и что же, что решили, надоели мне эти компании и выпивки». Я разозлился и сказал тогда: «Ну так сиди себе одна, без компаний», — забрал бутылки и ушел.

Влаев снова замолкает, то ли чтобы перевести дыхание, то ли чтобы оценить эффект. Но эффекта нет, и я сижу все так же безучастно, ожидая конца этой ракийной истории.

— Потом все было, как вы уже знаете, с той разницей, что я действительно вылез через окно после того, как Моньо напился, потому что я, как выпью немного, размягчаюсь, и я решил, что поступил довольно грубо… и вообще захотелось мне к этой девушке. Сказано — сделано, я перепрыгнул через карниз и пошел к ней, и был там до поздней ночи, а потом ушел, чтоб меня не засекли соседи… Потому что девушка серьезная, и семья видная, отец — профессор, и они ее держат в строгости. Я потому, в сущности, врал вам, что не хотел впутывать девушку в эту историю, а то родители могут узнать и устроят скандал и даже запретят ей со мной встречаться.