Инспектор Антонов рассказывает - Страница 28

— Понять? — почти беззвучно спрашивает Дора. — Понять что? То, чего я и сама не понимаю?..

— Бывает, — я стараюсь ее успокоить. — В вашей короткой биографии есть три периода, которые четко разграничены. И если между вторым и третьим все еще можно обнаружить известный переход, при этом очень обнадеживающий, то между первым и вторым…

— … лежит пропасть?

— Именно.

— Это как раз та пропасть, в которую я упала.

— Случайно поскользнулись?

— Ничего подобного. Пыталась покончить с собой.

Она ничего больше не говорит по этому поводу, как не говорила ничего и на прежних допросах, протоколы которых я недавно перелистывал.

Наступают сумерки. Небо над крышами еще светлое но над нами оно уже темно-синее, и тут и там начинают мигать большие одинокие звезды. Вдалеке, на мосту, зажглись фонари. Вечерний ветерок играет с ветвями деревьев.

— Ладно, — говорю я. — Не буду расспрашивать. Это ваша личная история. Бывают такие несчастья. Оставит тебя любимый человек или что-нибудь в этом роде…

— Меня-то оставил отец…

Ах, эти отцы! И Дора тоже состряпала себе оправдание по отцовской линии.

— Что, он уехал или вас прогнал?

— Вовсе нет. Просто оставил меня.

— А матери у вас нет? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

— Мать умерла, когда мне было тринадцать лет.

— В тринадцать лет это большая потеря… Не в том смысле, что раньше или позже это легче, но в таком возрасте…

— Я не очень сильно переживала. Конечно, я любила свою мать, только без особого… тепла, потому что она была не из тех людей, которые вызывают больше, чем просто уважение, Она была человеком настроения, чаще всего — строгой, раздраженной и всегда готова была сделать тебе замечание или выругать тебя. Не успевала я вернуться из школы, как начиналось: «Садись учить уроки», «Но я только пришла с уроков», говорю ей, а она свое: «Садись учить уроки!» И отцом командовала так же: «Не читай газету за обедом!», «Надень тапки, я утром мыла пол!», «Здесь не место для пиджака!» и все в том же роде. Все это она делала, конечно, заботясь о нас и о порядке в доме, и ей даже в голову не приходило, что кому-то эта забота может стать поперек горла…

Она говорит, рассеянно глядя в сторону моста и привычно делая короткие, резкие взмахи рукой. Потом замолкает и поглядывает на меня вскользь:

— К чему я все это вам рассказываю?

— Думаю, что вы об этом рассказывали не столь уж многим?

— Никому.

— Тогда совсем не вредно однажды рассказать об этом кому- нибудь. Если хотите, конечно. Бывает, что поделишься с кем-то, и тебе самой станут яснее некоторые вещи.

— Может быть. В общем-то мне все эти вещи достаточно ясны, все по отдельности, хочу сказать… а подведешь черту, получается совсем другое…

Она облокачивается о спинку скамейки, заглядевшись на далекие смутные огни моста, и замолкает, думая о своем прошлом. Я вовсе не собираюсь вызывать ее на откровения, тем более касающиеся ее прошлого. И если кто-нибудь спросит меня в этот миг вечернего молчания: «Неужели ты не сочувствуешь этой девушке и ее трагедии», я буду вынужден ответить ему: «Да, сочувствую, хотя не знаю в точности, в чем состоит ее трагедия, только сочувствие это — мое личное дело, а шеф мой на этих днях возложил на меня другое дело, намного сложнее и важнее в настоящий момент. Потому что хоть это может звучать как узкий практицизм и меркантильность, что ли, но сейчас для меня важно не только понять трагедию Доры, но и заслужить ее доверие, отсутствие которого чертовски осложнило бы мою задачу.

— Значит, вы не очень тяжело переживали смерть матери? — спрашиваю, чтобы напомнить женщине, что она начала мне о чем-то рассказывать.

— Не особенно тяжело. Конечно, и я и отец ее любили, но как я вам уже сказала… После смерти мамы я сама стала вести хозяйство, несмотря на то что мне было только тринадцать лет. Правда, приходила женщина стирать, но все остальное легло на меня, и я справлялась, потому что мама позаботилась, чтобы я всему этому научилась. И хотя домашняя работа отнимала у меня все время, свободное от уроков, я делала ее с удовольствием, потому что делала для отца. Может быть, те годы вплоть до окончания гимназии были самыми счастливыми моими годами, годами с запахом мыльной воды и мастики.

Уже совсем стемнело. Ветер похолодал. Дора вынула из сумки сигареты и спички и закурила, вероятно, чтобы согреться. Умная мысль.

— Отец мой был человек тихий и кроткий. Не потому, что мама его выдрессировала, а потому, что такой был у него характер. Идет с работы — он какой-то начальник в торговле, — накупит того-сего для дома, потом сходит к приятелям в ресторан выпить рюмочку ракии, только одну, и вернется домой читать газету или слушать радио. Помню, когда ко мне пришли как-то две подруги из нашего дома, одна сказала: «Завидую тебе, Дора, что у тебя такой отец». А другая отвечает: «Не надо ей завидовать, потому

что как решит ее отец жениться…» До того времени мне эта мысль не приходила в голову, и помню, как только отец вернулся, я его спросила ни с того ни с сего: «Папа, ты не женишься второй раз?» Он засмеялся и говорит: «Зачем же мне жениться, если у меня есть такая хозяйка?» Но я настаивала: «Тогда обещай мне, что и вправду не женишься», а он: «Да что это тебе пришло в голову, деточка? Ладно, не волнуйся, обещаю».

Она замолкает, поглощенная воспоминаниями, и забывает, что держит зажженную сигарету. Я уже второй раз замечаю у нее эту скверную привычку, свойственную некоторым женщинам, попусту расходовать ценный материал.